Длился день, как бездна. Я упал,

Я летел в неведомое “нет”.

Кто-то крикнул сверху: “Кончен бал!”

“Неизвестно…” – я шептал в ответ.

Вот уж пронеслись труды, дела,

Мягкие постели, нар ряды,

Кремль, Адмиралтейская игла;

Промелькнуло имечко – Берды.

Женщины в нарядных кружевах

С легкостью парили в вышине –

Я летел в оковах и в словах,

Не до женщин нынче было мне…

Падал я, как падают слепцы

С шатких крыш, с невидимых краёв.

Падал я, как падают птенцы,

Думая, что лучше нет миров,

Чем вот этот, вольный и пустой,

Мир летящих и тяжелых тел…

Как и все, я грезил высотой,

Как и все, упал, а не взлетел…

За четверть зелена винца

Купил я нож у молодца.

Спасал от голода семью -

К ноябрьским заколол свинью.

А у соседа - лучше нож...

Таким и Родину спасёшь.

***

Часовые державы уснули,

Потому-то она умерла,

И тяжелые братские пули

В черном теле своем обрела.

Положили на светлые очи

Неотмытые чьи-то рубли,

И зарыл её пьяный рабочий

В восемь соток бесплодной земли...

...Снег рушится. Трещит под ним земля.

Кто не богат, тому уж не до шуток,

Когда сияют в морду соболя

Медлительных валютных проституток.

Они купались в пенистом “клико”,

Лобзали людоеда и француза;

Пусть хоть потоп! Им дышится легко

И жрется от залапанного пуза.

А на вокзале кашляет народ,

Несущий Бога в потайном кармане

Меж крошек и отсутствия банкнот,

Профуканных в дорожном ресторане.

Куда несет он Господа Христа

На крестике из потемневшей жести?

В какие отдаленные места

Сошлют его за драку в ближнем месте? -

Не всё ль равно? Снег рушится стеной;

Всем холодно; мир рушится лавиной,

Тут косточки трещат... Грозят войной,

Запугивают выбитой витриной...

Еще полно чудес, припасов, благ,

Воспоминаний, адресов забытых...

Всё так же дышит в трубку старый враг,

Оставленный взамен двоих, небитых...

Живем - как жили. Всё переживём:

Кулачный подступ вятского размаха,

В Москве француза, в Киеве погром,

Валютных проституток, шведа, ляха...

Уж повидали на своем веку.

К заутрене, сбиваясь в вереницы,

Потянемся по талому снежку:

Работники, разбойники, блудницы...

Восток. Заря с японским флагом

Спешит промчаться по Руси.

...Неужто отдадим варягам,

Бродягам, нехристям, салагам

Моря, где бродят иваси?

Прокурим дымные Курилы,

Пропьем алмазы, кедрачи;

Затопчем отчие могилы,

Чтоб улыбались нам педрилы

И пахли “Шипром” палачи?

Да я за эти Сахалины,

За бухты в розовом дыму,

За эти сопки и долины

Две-три свинцовые “маслины”

Вкачу, не дрогнув, кой-кому!...

Я слова подкрепляю делом,

Оттого-то и жив едва...

Над землей, как над мертвым телом,

Склонилась моя голова.

Обнимает меня осока,

Лижет ноги пес-ветерок.

Я лежу над землей высоко,

Далеко от меня восток.

Льется дождик за мятый ворот,

Ворон ходит вокруг меня.

Я в руинах лежу, как город;

Нахлебался воды и огня...

Может быть, посреди травинок

Честь по чести грядет исход,

И найдет меня светлый инок,

А, быть может, и не найдет...

И останусь в миру, как в храме,

Где молитва - сплошь немота.

Подкрепляя дела словами

Я уже не умру никогда.

За тебя, за ноябрь, за узор,

За угрюмую речь мудреца,

За текучий, как водка, позор,

За чужое лицо без лица -

Отпиваю последний глоток -

За скучающих в облаке дам,

За седьмой виноградный виток,

За кагор, изабеллу, агдам.

Тишина без конца и начал -

За тебя поднимаю фужер,

Жил и я, словно я - янычар,

Только ты мне писала: “Мон шер...”

Грязный ветер меня уволок

С мокрым ворохом листьев ольхи,

Хорошо, что я был одинок,

И не письма писал, а стихи.

Вот теперь же стучусь, словно тать,

А откроют - без слов ухожу.

Я устал даже тихо роптать,

А не то чтоб скликать к мятежу.

Ссудил мне женщину Господь,

И стала мне - жена.

Теперь у нас едина плоть,

Душа у нас одна.

Теперь у входа в клуб иной

На стражей погляжу;

- Вот эта женщина - со мной! -

Надменно процежу.

В конце путей земных,

Она попросит за меня

У стражников иных...

Не выгибай от счастья руки,

Не говори, что ты - моя.

От этой обморочной скуки

Устала ты. Устал и я.

Ведь над глухими потолками

Ещё, конечно, небо есть.

К чему размахивать руками?

Я не приду ни в пять, ни в шесть.

Ведь эта тихая квартира,

Где подоконники в пыли,

Поверь - намного меньше мира,

Хотя и больше всей земли.

Теряю время, речь, закат, восток,

Железо в венах, воинов из глины;

Вино пролил; посеял кошелек

Среди корней развесистой малины.

Повсюду виноват: в семье, в стране,

В статье Гаденко и в конторе Креза;

Вон, старый друг свинец нашел в спине,

А тут не сыщешь лезвий для надреза.

Все валится из ослабевших рук;

Звенят мечи, монетки, колокольцы;

Скучает плоть; душа глядит на юг,

Когда бредут на север богомольцы.

Нет ничего достойного пера:

Враг измельчал в поденщине коварства;

Жена изводит (мало ей ребра!);

Народ за водку отдает полцарства...

Пора порвать рубаху на груди,

За нож схватиться; выпить за Семена;

Пора молиться: “Господи, гряди!...”

И кликнуть мужиков - нести знамена.

Пора искать - угрюмо, днем с огнем -

Обитель, скит, тюрьму, костер с палаткой

И, обойдя весь мир, вернуться в дом -

Туда, где умирают под лампадкой...

Шмон длился три часа. Изъяли, суки,

Часы “Победа”, галстук и шнурок,

Чтоб кольца снять – ножом пилилируки,

И вытирали кровь о свитерок.

Изъяли все, что падало со звоном,

Все, что горело и давало свет,

Все то, что поднималось над законом,

Над миром, где, казалось, Бога нет…

Изъяли все, что истинным считалось,

И я взмолился: “Упаси, Господь,

Чтоб не нашли заточнную жалость

И милости надкусанный ломоть”.